Ольга Чигиринская - Шанс, в котором нет правил [черновик]
— Ничего-ничего, — проворчал Батя. — Посмотрю я на тебя завтра.
— По-моему, — тихо сказал Косте Антон, — это начало прекрасной дружбы.
— Оно того стоит, — согласился Костя.
Через пятнадцать минут до участников пикника донеслось дружная и очень веселая тарабарщина песни. Антон засмеялся.
— Это кто? — один из отдыхающих приподнялся на локте.
— Это соседний лагерь, — невозмутимо ответил Костя, обгладывая шампур. — Жратвы у них такой замечательной нет, пива нет, только вода и галеты. Что людям остается? Петь, ничего больше. Ну и радоваться, что прошли.
— Погодите-погодите… — дисквалифицированный сел. — Вы же говорили пять километров!
— Не всякому слову верь, — пожал плечами Костя.
— Но вы…
— Я же сказал, ты, парень, в армии не служил. Зачем нам проверять, можешь ли ты пройти еще пять щелчков? Ежу понятно, что можешь, со скрипом — но можешь. А вот, чтобы проверить, готов ли, гнать тебя все эти пять — вовсе необязательно.
— Ах вы су-у-уки! — парень отошел к группе других дисквалифицированных, прислушивающихся к шуму соседнего лагеря. Там, кажется, уже били в тамтамы — или в пустые бутыли от воды.
— Ничего, — утешил его Костя. — Их еще завтра ждут… сюрпризы. — Он встал, одернул слегка уже расходящуюся на животе куртку и, сложив ладони рупором, зычно сказал:
— Всем внимание сюда. Можно продолжать жрать и пить, главное — слушайте.
Добившись тишины, он опустил руки. Голос тише не стал.
— Как вы поняли, вы все дисквалифицированы. Почти все по одной причине: вам пороху не хватило. Там, — он показал пальцем за спину, — сидят люди, которым его на сегодня хватило. Не знаю, как завтра, поэтому не спешите им завидовать. Лучше подумайте о себе. О своих ошибках. Сейчас мы закончим этот банкет и отправимся в лагерь, откуда вас завтра утром повезут на станцию. Но перед этим можно будет записаться у меня на следующий отборочный тур будущим летом. Нам точно нужны будут еще люди. А вы подумайте, нужны ли вам мы.
— Так вы на следующее лето опять гадости всякой напридумываете.
— Обязательно, — согласился Костя. — Работа у нас такая. А вы пока запомните вот что: мы готовим команду. И нам нужны в первую очередь те, кто хочет и умеет работать в команде. Для кого товарищ по оружию — часть себя, хотя бы на время маневров. Кто не пройдет мимо лежащего. Кто не будет гнаться за суммой очков в личном зачете, а будет добиваться победы команды. Кто не соблазнится хавчиком и пойлом, — Костя глотнул из бутылки. — Во всяком случае, не соблазнится ими в ущерб задаче.
— Вы и этим то же самое будете травить?
— Пока нет. Отсеются, буду. Не отсеются — авось, сами догадаются.
Антон лег на спину и блаженно прикрыл глаза, прислушиваясь к отдаленному пению тех, кто сегодня все-таки дошел. Это была, конечно, еще не армия. Это был даже не ее хребет. Скорее — стволовые клетки будущего хребта.
Два дня спустя они сидели у моря и смотрели на закат. Купаться не хотелось. В котелке над мангалом варились мидии, в канистре между камней плавало самодельное деревенское вино — очень сладкое и отдающее все той же свеклой.
Завтра они разъезжались: Антон в Петербург, Костя — в Киев. И чем ближе был Архиерейский Собор, тем мрачнее делался Костя.
— Думаешь, на самом деле будет беда? — спросил Антон. Если подойти со стороны логистики, и вправду выходила беда, но все-таки не история с Лотереей. Время есть, ресурсы задействованы, из-под прямого удара Луна, кого надо, большей частью вытащит, а католическая сеть поможет… Да, все прочие проекты встанут надолго, но это не обвал, тем более, что по данным Винтера, по новым данным Винтера с нового места, сибиряки вовсе не обязательно ринутся за Киевским Собором — а могут и просто рвануть в противоположном направлении назло конкурентам. И тогда будет куда ладить подземную дорогу, и вообще… Это если на соборе что-то произойдет.
— У нас Церкви не будет, Тоха. даже если все остальное как-то спишется и рассосется — Церкви у нас не будет. Это что, не беда?
— Не знаю… — сказал Антон. — Не могу решить. Такая, какая есть, она сама по себе беда.
— Она мать, Тоха. Какая ни есть — а мать… Разве совсем без матери лучше?
— Хороший вопрос, — от голоса Антона, кажется, даже угли в мангале потемнели слегка.
— Извини. Я ишак бестолковый, — Костя вцепился себе в волосы.
— Да нет… — Антон пожал плечами, — Я вот тебя не понимаю. Что, от того что вы под воду нырнете, что-то отвалится? Нет, я знаю, люди могут пострадать, работать будет труднее — но по сути, что изменится?
Костя выбрал плоский камешек, пустил «блины». Енот изучал историю Церкви только в самых общих чертах, и Костя его этим не грузил — и без того было у парня, чем заняться. Как же объяснить теперь, что нырнуть — значит, потерять имя Церкви?
Были, были они — «нырнувшие». В количествах. Даже не со времен Сантаны — а с середины ХХ века. Или еще раньше — с никонианского раскола. Что от них оставалось в течение двух-трех поколений? Несколько замкнутых, живущих в постоянном эсхатологическом напряжении общин, превращавшихся с уходом последних рукоположенных священников в законнические группировки, озлобленные на весь мир.
Отдать имя Церкви — значит отдать Церковь. Католиков спасло то, что Аахен не хотел терпеть их даже в «реформированом», прирученном виде. Но и у католиков есть проблема — в ходе катехизации приходится каждый раз специально объяснять, что они — в первую очередь христиане.
А тут — сколько ни называй себя настоящим, а через поколение-два — и это в лучшем случае, потеряешь не только имя, но и право на него. Вот бы философы порадовались: фенотип формирует генотип, форма — содержание. Начни вести себя как секта — и станешь сектой, как бы ты ни был прав…
— Константинопольская кафедра, — сказал он. — Трижды впадала в ересь. В полном составе. И ересь распространялась на всей территории Империи. Если бы правоверные «нырнули» — они бы проиграли.
— Я читал, — сказал Антон, — ты уж меня прости, меня от тех правоверных воротит, едва не больше, чем от наших воскрешенцев.
Костя посмотрел на его, одновременно пытаясь одной силой воли вернуть на место уходящую из-под ног землю. Таким ощущением Господь обычно сопровождал какое-то новое ниспосылаемое рабу Константину понимание. Как правило, неприятное. Например, масштаб и степень непоправимости свалянного три года назад дурака.
Подпольная Церковь «Свободной Луны» насчитывала около четырехсот прихожан, окормляемых пятью священниками — тремя православными и двумя католиками. Все пятеро служили без различия конфессий, все были свои. При отборе в капелланы особый упор делался на отсутствии зелотизма и апокалиптических ожиданий, сильную нервную организацию и твердость, не переходящую в фанатизм. В результате христианская жизнь «лунатиков» была куда комфортнее той, что вели «легальные христиане» и даже нелегальные католики. «Лунная» паства была защищена от самых неприятных проявлений пастырских закидонов — властолюбия, фанатизма, конфессионального чванства, да и простой человечьей дурости, от которой не застрахованы и священники.
В итоге Антошка, умнейший парень, наивно думает, что сегодня положение дел обстоит существенно лучше, чем во времена Диоскора и Флавиана…
Нет, конечно, кое в чем она стала лучше. Например, поп с дубиной на этом соборе будет только один… Очень мирный поп с очень мирной дубиной. Но это частности.
— Понимаешь… — объяснять нужно то, что можно объяснить, — в катакомбах этого будет втрое. Да что там… В катакомбах все эти задвиги начнут превращаться в принципы. У воскрешенцев будет больше шансов сохранить православие, чем у нас.
— Костя, а хранить православие — это принципиальный вопрос? — наивным тоном спросил Антошка.
Ба-бах! Ну да, конечно. Андрей и Игорь католики, и рога у них на голове от этого не растут, Эван и Костя их исповедуют и причащают, и сам же он исповедовался в случае чего у брата Севы, францисканца, и своими руками топил, дурак этакий, все всплывающие внезапно вопросы о конфессиональных различиях.
Так просто, так соблазнительно просто было чувствовать себя преодолевшими тысячелетнюю вражду… И теперь вот, пожалуйста.
— Ты по английски можешь говорить? Можешь. А по французски? И ни там, ни там тебя даже свои не отличат. Так какого черта ты русский?
— И ты туда же, — Антон наморщил нос. — Русский — значит, православный, православный — значит, русский…
Да что я за остолоп, подумал Костя. Он сейчас примет все это за воскрешенческую риторику.
— Да нет! — выплюхнулась их котла с мидиями и зашипела на углях морская вода. Костя надел перчатку, встал и снял котелок. — Нет, я это просто для примера.
— А я, представь себе, всерьез! — Антон подставил решетку. — Костя, скажи мне на милость, в чем состоит православие, кроме общехристианских позиций, где вы заодно с католиками и протестантами? Способ богослужения? Но он у греко-католиков тот же, а вы их за своих не признали.
